[indent]Для него не имеет значения обнажённый вид пленника, он даже не то, что забыл об этом, а не обращал внимания. Как будто перед его глазами предстал прежний Пожиратель Луны во всём блеске и славе, а не избитый и продрогший юноша. Да и не какой-то залитый кровью трюм пиратского корабля вокруг, а нечто совсем иное. Он даже забывает, что сам блуждает и одичал, покрыт грязью множества дорог, и от такого, как он, поцелуй, конечно, приятным не будет. В мерцающих глазах молодого человека он как будто видит луну и небеса иного мира, и призрачную тень проплывающего мимо звёздного ялика, и звёзды падают, а они загадывают желание, чтобы этот момент, их момент, никогда не заканчивался. И чей-то звонкий смех - это же его смех, это ему так радостно, что воздуха в груди не хватает, - вновь раздаётся фантомными звуками в ушах. Что-то незнакомое, но такое родное, тёплое зарождается в груди, трепещет, как новорождённая бабочка, впервые пробующая цветастые яркие крылья. Кажется, с ним подобное уже происходило, ещё немного - и он вспомнит, обретёт себя, поймёт... совсем немного, ведь ответ рядом, прямо перед ним.
[indent]В следующий момент всё заканчивается. С болью, которую он почти не почувствовал, даже растерянно, как во сне, слизывая кровь с губы. С потрясением, приходящим вслед за безжалостными словами.
[indent]Некий светлый образ, дающий надежду, как если бы он был заперт в кромешной темноте наглухо заколоченного склепа, и вдруг кто-то взломал бы дверь, впуская внутрь лучи солнца и свежий воздух... так и не успел обрести чёткие очертания для узнавания. Что-то очень важное, драгоценное, что-то, что он потерял и искал столько лет, нет, не так даже - веков. Зверь резко отшатывается назад - даже если бы этот человек его ударил, сломав нос или разбив губу, результат бы не вышел таким ошеломляющим. Его взгляд пустеет, как если бы полностью обнажилась самая суть - он мёртв, он умер уже давно. Вот она, правда, которую он так стремился найти. Его больше не существует. Во взгляде перед ним - лишь чудовище, монстр, ничего знакомого. Он произнёс имя юноши - и всё ещё мог бы поклясться, что не ошибся, - но его собственным именем тот не ответил. Его глаза так широко распахнуты, и в них нет ничего от прежней личности, что некогда владела этим телом.
[indent]- Ты... - звучит едва слышно, звучит так, словно сейчас его предали. Предали худшим способом, было бы не так больно, если бы вырвали живьём сердце из груди. - Дань Фэн.
[indent]И в этих словах уже угроза, ярость, ненависть даже - такая огромная, способная поглотить всю Вселенную как гигантская чёрная дыра, ненависть. Как будто её невозможно утолить ни пытками, ни убийством, только если кто-то будет возвращаться раз за разом, чтобы снова и снова оказаться растерзанным его руками.
[indent]Поддаваясь вспышке остервенения, зверь хватает юношу за горло и впечатывает всей спиной в стену, к которой тот прикован. Сжимает, перекрывая доступ кислорода.
[indent]- Ты - Дань Фэн, - с леденящей уверенностью повторяет он, и уже нет ни той нежности в прикосновениях, ни трепета в почти робком обращении. Сейчас он как будто требует. - Будь ты проклят!
[indent]На лице кривится гримаса какого-то злорадного торжества, это неприкрытое безумие, чистое, глубокое. Как он посмел поверить, что выберется на поверхность, что ему протянут руку навстречу? Ведь, если бы всё и правда обстояло так, если бы этот человек перед ним был способен хоть как-то помочь, он бы в первую очередь не оказался в столь плачевном и убогом состоянии. Все эти скитания, одиночество, неприкаянность, сожаления и боль.
[indent]Алая луна над горизонтом. Крики, пламя, огромный тёмный силуэт на выжженной земле, жуткая фигура над головами, и не поверишь, что ещё недавно она мирно дремала внутри ныне расколотого яйца видьядхара. Кто-то падает, скручивается в агонии, и в следующий момент приходит озарение - это он, он сам лежит в такой мучительной позе, это его грудная клетка пробита. Но милосердная тьма забытья не приходит, он живёт, он продолжает жить, происходит что-то очень, очень неправильное.
[indent]И теперь этот человек заявляет, что не знает его. Ненависть, только что щедро подпитанная этой короткой фразой, распускается невероятным пышным багряным цветком. Зверь внутри голодно воет, он готов растерзать, оставив от добычи лишь неузнаваемую кашу из плоти и внутренностей.
[indent]Где ты был, когда она нашла меня?! Почему ты не выполнил ни одно из своих обещаний?! Как ты посмел, как посмел меня бросить?! -
буквально вопил его застывший взор. Как будто стекло разбилось вовнутрь и рассекло на куски то, что так и не позволило обрести себя снова.
- Я нашёл тебя! Наконец-то! Что тебя задержало? - обида, конечно, совершенно притворная, не способен он обижаться на того, кто сейчас рядом с ним. Не способен даже удержаться от широкой, сияющей, счастливой улыбки. Улыбки того, кто полностью признал свои чувства, и они оказались взаимными.
[indent]- Я нашёл тебя, - рычит монстр, и невозможно представить большего контраста, чем этот клокочущий яростью голос - и радостный возглас, только что ещё одним фантомом пронёсшийся на границе памяти и подсознания. - Тебе некуда бежать.
[indent]Даже от одной ауры, исходящей от него теперь, можно потерять сознание. Он полнился неукротимой свирепостью, подавляющей силой и слепой жаждой мести.

Как же красиво горела Алфея, это жалкое подобие школы, где Муза не видела ничего, кроме ежедневной скуки, зубрёжки, нотаций и необходимости коротать время со всякими ничтожествами... И как жаль, что она не слышит их предсмертных стонов и хрипов там, внизу, в дыму и пламени. Это бы подняло её настроение и пролило бальзам на сердце после всех этих месяцев бесполезной учёбы, и кто знает, сколько бы ещё Музе предстояло бы мучиться, не раскрой она истинную природу своего дара.

Тёмную и вязкую, плотную и пульсирующую. Сладкую-сладкую, вызывающую пристрастие с первой же попытки распробовать. Теперь это чувство, одновременно голод и жажда, жжёт её изнутри непрестанно.

Муза заперла директрису в её же кабинете и собственноручно вырвала сердце Гризельде - эта старая мымра слишком часто смела её поучать и отчитывать. Мелкого лепрекона не нашла, к сожалению, его бы тоже хотела прикончить лично. Она пролила кровь, но ей всё равно не хватало. Войдя во вкус, она уже не могла остановиться, и впервые в жизни поняла, почему те три сестры-ведьмы продолжали катиться по наклонной, однажды ступив на этот путь. Возвращаться к обыденности и притворяться хорошими - невыносимо, после такой полной свободы от всего: сомнений, совести, стыда, милосердия.

Звуковые волны снесли ещё одну башню, и Муза поднялась выше. Но - вот досада-то, она заметила знакомый переливчатый блеск осточертевших ей крыльев и костюмов бывших подруг. Какая же безвкусица, и вспомнить только, что и она такое носила раньше - вот позор-то. А Стелла ещё и кичилась своими знаниями последней моды. И позволяла себе и остальным надевать подобную искристую дрянь. Как будто они гирлянды вроде тех, что Блум с её ненаглядной Земли приносила на какой-то праздник, название которого Муза не запомнила.

- Вы живы ещё и посмели явиться? Я вас в небытие отправлю вслед на нашими дражайшими наставниками, - Муза фыркнула, скрестив руки на груди.

- Ты заплатишь за эти злодеяния!

- Ох, серьёзно, Блум? Придумай что-то посвежее, ты это всегда Трикс говорила, а мы как-никак были близки... Больше целого года были, по крайней мере, - с этими словами Муза обрушила целую какофонию звуков на голову противнице. Ноты будто обрели вес, грозя раздавить её.

Пламенный взрыв, столкновение огня и тьмы. Муза хохочет в голос - ей и правда весело, даже слишком весело. Она как пьяная, хотя не выпила ни капли. Она ни о чём не сожалеет.

Огонь, огонь, огонь, только огонь по-настоящему вечен. Огонь - лучший путеводный маяк, он всегда приведёт к цели, даже если разглядеть её невозможно. Гримм любил огонь - той болезненной привязанностью, когда существования без него не мыслишь. Вместо брата, друга, любовницы - лишь пляшущее в жаровнях пламя Ритуала, пламя призыва, его проклятие и благословение. Он ненавидел пламя. Он его боготворил.

Покоряться чужой воле и являться на любой зов... или же находить в этом положительные стороны и с искренним любопытством ребёнка исследовать всё вокруг. Гримм понимал своё Мрачное дитя, такое любопытное, непоседливое, понимал, почему малыш ушёл вместе с Рыцарем, покинув труппу. Он никогда не принуждал оставаться с ним навсегда - каждый был волен уйти так же легко, как пришёл. Другое дело, что большинство без него, без труппы, без полыхающей сцены не мыслили больше продолжения собственного бытия, они переплелись с его миром плотью и кровью. Им было бы проще вырвать из груди собственные сердца, чем покинуть его.

Но Дитя оказался не таким. Его привязанность к родным оказалась ниже желания исследовать мир. Гримм надеялся, что его чадо, в отличие от него самого, навсегда останется свободным. Ему незачем рыскать по умирающим мирам в поисках призрачного пламени. Незачем жить лишь от одного появления на сцене до другого. Незачем застывать в их бессмертной неизменности, подобно мухе в янтаре. Гримм верил, что однажды оно сможет найти дорогу в лучшую реальность. В ту, что не будет рассыпаться от каждого неосторожного шага искателей приключений. Такую, где товарищи не будут гибнуть или обращаться в тени, где можно доверять тому, с кем познакомился по пути, не ожидая подвоха даже от самых крохотных существ.

Право Уничтожения объявлено. Мередит наконец-то нашла повод расправиться с магами раз и навсегда, несмотря на то, что во взрыве церкви виновен отступник. И где-то в глубине души Гаррету жаль Эльтину, однако он быстро напоминает себе, что она самоустранилась от дел. Её бездействие привело город к этой страшной действительности. Влияние Церкви на людей огромно – и она не воспользовалась им, чтобы приструнить храмовников. Ведь не от сладкой жизни маги начали обращаться к магии крови, правда же? И не от желания создать второй Тевинтер. Им хотелось избавиться от угнетателей. Хоуку любопытно: если бы его семья не смогла добраться до Киркволла, если бы он не встретил своих спутников, если бы он не отправился в экспедицию на Глубинные тропы, где они нашли этот чертов красный лириум, зашла бы ситуация настолько далеко? Наверно, да, только не так стремительно. Но он не жалеет, вообще ни разу не жалеет – во-первых, у него самые лучшие друзья на свете, такие же поехавшие крышей, как и он сам. Только Авелин – лучик адекватности в компании, и Хоук благодарен ей за то, что она не позволяла ему совсем уж распоясаться. Во-вторых, нет смысла жалеть о произошедшем, теперь надо пытаться исправить допущенные ошибки и сохранить жизни ни в чём не повинных людей.

От него сейчас зависит жизнь Андерса, однако мужчина не может заставить себя убить его. Хоук вообще не знает, есть ли во всём этом правильное или неправильное решение – у каждого насчёт этого найдётся своё мнение. Андерс признал, что это его решение и не пытался свалить вину на Справедливость. Он действовал доступными ему способами, которых у мага-отступника не так уж много, раз уж разговоры и манифесты не помогали. Храмовники усмиряли магов потому что... просто так? Среди этих магов сколько было человек, которых умирили не за магию крови, а просто за то, что они существуют? Кроме того, Хоук считает, что не имеет права судить кого-то, когда у него у самого руки по локоть в крови, когда он сам натворил столько всего противоречивого. А самое главное... у Гаррета не поднимается рука убить любимого человека. Он так сильно любит Андерса, что пытается выдавить кривую улыбку, лишь бы только прилюдно не заплакать. Поэтому он просит Андерса помочь ему защитить магов. Они должны пройти этот путь до конца.

Себастьян в ярости. Он что-то говорит про доверие Эльтины к Хоуку, а когда речь заходит про возвращение в Старкхевен и месть, Гаррет лишь усмехается. Послушал бы Ваэль себя со стороны – и чем он сейчас лучше, чем Андерс? Из-за одного человека пытаться захватить, уничтожить город?

– Не вмешивайся, Себастьян, – и тот уходит. Хоук надеется, что их пути больше не пересекутся; правда, ему и так в жизни сильно не везёт, поэтому он ни на что особо не рассчитывает.

Прямой путь в Казематы закрыт – придётся добираться через порт. А это значит, по дороге им придётся сражаться с храмовниками и магами-одержимыми. Ну, ничего нового, через всё это они уже проходили не раз.

– Ну что ж, нам осталось убить всего-то еще несколько десятков-сотен человек, и мы свободны, – мужчина криво ухмыляется, глядя на своих спутников. Принятие им стороны магов оказалось испытанием для некоторых из его друзей. Авелин и Фенрис выдержали его с достоинством. Бедный Варрик, которому приходится смотреть на этот кошмар, происходящий в его родном городе. Когда всё закончится, они обязательно напьются до беспамятства. Изабела обещала идти с ними до конца и она держит своё слово; это не значит, что Хоук, да и все окружающие, перестанут ей напоминать про случай с аришоком и томом Кослуна – в шутку, конечно, никто её давно ни в чём не обвиняет и не сердится. Мерриль заметно нервничает: её так хочется оставить в безопасности, чтобы ей никто не навредил, но нет в городе сейчас безопасных мест, да и она не согласится. Андерс стоит рядом с Гарретом и улыбается, и в его глазах столько уверенности, что они победят – Гаррет сам потихоньку начинает в это верить. Ну а Мариан, Карвер и Бетани... он всегда знал, что родственники не бросят его в беде.

Они начинают двигаться в сторону порта, когда Хоук слышит, как его кто-то окликает. Всё-таки чертовски трудно быть знаменитой личностью.